Тени Богов. Искупление - Страница 63

Он и сам не мог объяснить, что заставило его повернуть на Берканский тракт. Может быть, ему показалось, что именно на западе его боль станет меньше. Или не хотел следовать предложению Эйка только потому, что оно исходило от Эйка. Точно так же, как и не смог бы объяснить, почему в испуганной, запертой на все двери и ставни деревеньке Берканке повернул на север и двинулся по Урсусскому тракту. Такое с ним иногда случалось, погрузившись в свои мысли, он давал волю лошади и порой иногда обнаруживал себя или у лесного родника с вкусной водой или на лугу с сочной травой. Но в этот раз лошадь словно следовала его скрытым желаниям.

Понемногу, особенно когда ему удалось слегка отдалить боль, и она стала напоминать грузного и неприятного седока за спиной, он начал понимать собственные ощущения. Верно, точно так же могла бы себя чувствовать нижняя чашка песочных часов, принимая песчинкой за песчинкой ускользающее из верхней чашки время. Только вместо песчинок в него падала безысходная тоска. Та воронка, которую он разглядел над альбиусской ратушей, теперь зияла над ним самим. Или, если быть точнее, над его рукой и над его болью, которая прирастала с каждой крупицей времени. Поняв это, он даже попытался спрятать руку под одежду, набросить на нее отводящий наговор, намотать на кисть нехитрые амулеты, но с таким же успехом он мог бы противостоять снежной лавине. Но самым страшным было не это, и даже не сила проклятья, справиться с которым он не мог. Самым страшным было то, что независимо от сковавшей его тело боли, это проклятие тоже росло. Оно питалось от затянувшей небо беды, и если и служило для этого неба защитой, если и оттягивало что-то еще более страшное, то делало это за счет любопытного умбра, который сунул свой нос туда, куда не следовало, и именно этим подписал себе смертный приговор. И поняв это, Хопер вдруг расхохотался, заставив обернуться на него удивленных спутников. Так вот ради чего его многолетние метания между древними храмами. Вот ради чего он остался жив. Лишь затем, чтобы подняться на альбиусскую ратушу и обменять собственную руку на длящуюся пытку и на тишину в ушах, которая так похожа на тишину смерти. Только одно неясно, отчего неизвестный колдун решил, что он, Хопер, даже не так, он – Бланс – будет играть в его игру? А что если бросить это тело и вновь, как когда-то, опьянеть от свободы?

– Что ты делаешь? – спросил у него Стайн вечером второго дня пути, когда отряд остановился на привал возле придорожной часовни и, отдав должное ужину, приготовился к отдыху. Шумевшие весь день сосны замерли в вечернем сумраке, стук копыт сменился потрескиванием углей в костре, и Хоперу впервые показалось, что он не мучается тишиной, а дышит ею.

– Еду с приданным мне отрядом воинов по следам Торна Бренина, чтобы найти его и передать ближайшему воеводе Берканы. Но главное – чтобы найти сына принца Трига. Разве не так?

– Ты точно уверен, что он пошел на Урсус? – хмыкнул Мушом, усаживаясь у костра и подбрасывая в него валежник.

– Точно, – кивнул Хопер. – С ним дочь, он думает только о том, чтобы излечить ее. Больше ему идти некуда. Сначала он пошел к альбиусскому менгиру, следующий менгир недалеко от Урсуса. Мы завтра повернем к нему. Ну, а уж если его там нет, нагоним Торна в Урсусе.

– Подожди! – поскреб затылок Мушом. – Ты хочешь повернуть к Двойному менгиру у развалин сторожевой башни? Чтобы чавкать к нему по Болотной хляби? А какого демона мы не повернули к нему от недавней переправы? Отчего не пошли по сухому Ведьмину проселку? Я уж не спрашиваю, почему мы не двинулись по следам Торна от самой йеранской башни. Мудришь ты что-то, книжник.

– Как раз нет, – пожал плечами Хопер. – Я и сам не могу объяснить, отчего я не пошел по следам Торна. Может быть лишь потому, чтобы развести костер у старой часовни и переговорить с вами в тишине и покое. Хотя, мог бы сослаться на собственное чутье. А уж его объяснить точно не смогу.

– Это да, – хмыкнул Мушом. – Чутье объяснить нельзя. Вот помню, тут недалеко, ночевал на старой мельнице. Ну, как водится, мельничиха под боком, благо ее муженек с подводой муки отбыл на хлебное торжище, и что-то меня торкнуло среди ночи одеться и свалить на сеновал. И точно. Муженек ее уже близко был! И ведь, сволота такая, с вилами женушку пришел проверять!

– Нет здесь никакого покоя, – перебил Мушома Стайн. – Всю дорогу от Альбиуса путь держали, все было в порядке, а как к этой часовне приблизились, меня словно обожгло! Вот уж и намазал загривок, а все одно печет. И ведь, погань такая, чем ближе к часовне, тем сильнее печет. Хотел до ветру сходить за угол, едва не заорал! А отойдешь в сторону, вроде нечего.

– С бабами так же, – заметил Мушом. – С одной хоть по нужде рядом присядешь, хоть в баньку, хоть в травку зеленую – и ничего. А другую только завидишь, так припекает, что сил никаких нет! Говорят, что у Торна дочь как раз из таких. Правда, девчонка еще, но если бутон цветка сшибает с ног ароматом, то как зацветет, лучше не приближаться. Такую девчонку и в самом деле нужно спасать. А что, выходит, Торна тоже жатва зацепила? Может, он себя хочет излечить? Что скажешь, Стайн?

– Для таких как Торн ребенок всегда будет важнее всего, – пробормотал Стайн. – К тому же я перебросился парой слов с его слугой – Тенером, когда тот покидал город. По словам Тенера, Торн не думал ни о чем другом, тем более, что его жена умерла одной из первых.

– Куда отправился этот слуга? – спросил Хопер.

– А кто его знает? – пожал плечами Стайн. – Вроде бы получил какое-то предписание. Или посыльный какой прибыл? Не мое дело. У него ж тоже дочь погибла. Похоронил, опечатал дом, сдал начальнику стражи и отбыл. И, кстати, не в Оду, а куда-то в эту сторону. Может, встретим его еще.