– Прости меня, Филия, – прошептала она, вглядываясь в темное пространство перед собой. – Больше всего я хотела бы, чтобы ты ни в чем не уступала мне, но каждому дано то, что ему дано. Теперь мы на равных. На этой равнине я ничем не сильнее тебя. Можешь считать меня человеком.
Первые четыре сотни лиг дались страннице без особого труда. Зеленая степь постепенно становилась желтой, хотя на востоке у горизонта одно время даже тянулась узкая полоска ядовитого цвета – являл свои кроны Шалый лес. Время от времени попадались полуживые речушки, где удавалось пополнить запас воды, на что лошадка смотрела без особого удовольствия. Иногда в отдалении мелькали силуэты степных коз и еще какие-то гибкие и быстрые тени, но к страннице никто не приближался. Только стервятники кружились черными точками в синем небе.
Потом начался песок. Сначала желтыми отмелями среди битого камня, потрескавшейся глинистой корки и ядовитых солончаков, потом серой, кое-где прикрытой колючками равниной. А потом он взметнулся, перекрывая горизонт, волнами барханов. Речушки больше не попадались. Вода убывала с каждым днем, но силы лошади убывали еще быстрее. Только Чила по-прежнему сидела в седле, не опуская плечи, словно была посажена в это седло с самого рождения и в нем же собиралась умереть в полной силе и здравии.
Когда полоса барханов, отнявшая у странницы еще несколько дней, была преодолена, и перед ней вновь раскинулась плоская равнина, пришел черед иной беды. Солнце словно усилило жар, раскалив твердый как камень песок до плывущего до горизонта марева. Воздух обжигал глотку при каждом вдохе. Разбросанные везде, где останавливался взгляд, кости не сулили путнице ничего хорошего, но она их словно не замечала. Их разглядела лошадь. Измученное животное задрожало, словно оказалось на бойне, но Чила безжалостно направила его вперед.
Ночью наступил холод и стало казаться, что звезды в небе подрагивают уже от стужи, но мороза не случилось, хотя Чила и ощупывала то и дело последний мех с водой. С утра вновь накатила невыносимая жара. К вечеру вода закончилась.
Утром третьего дня лошадь прошла с десяток лиг, подогнула передние ноги и легла. Чила опустилась на колени, посмотрела в мутнеющий лошадиный глаз, достала нож и рассекла кожу на лошадиной шее. Следующие несколько минут она жадно пила кровь. Затем забросила за спину мешок, моток веревки, лук и пошла дальше пешком.
Еще через два дня в полдень впервые началась песчаная буря. Тихий ветер вдруг свернулся смерчами, засвистел, понес песчаную поземку и вмиг прикрыл горизонт неразличимой мутью, но Чила продолжала идти вперед, лишь прикрыв глаза ладонью, чтобы их не высекло безжалостными порывами.
Еще через час ветер внезапно стих, как будто его и не было. Впереди торчала из песка полоса камней, каждый из которых напоминал свернувшегося в комок человека, а все вместе – раскинувшуюся от горизонта до горизонта челюсть с гнилыми и редкими зубами. Все пространство перед ними было заполнено смешанными с песком полуистлевшими костями, дальше равнина словно вспучивалась и обрывалась.
Чила втянула в себя горячий воздух, сунула руку за пазуху, достала четыре скомканных листа, разгладила их, снова убрала, прищурилась и пошла вперед, разламывая сапогами кости в труху. Через минуту она оказалась на краю каньона. Внутри огромного провала раскинулось прекрасное голубое озеро, в самом центре которого, купаясь в мглистых покровах и чистой воде, впитывала солнечный свет гигантская полусфера.
– Вот я почти и дома, – прошептала Чила и начала готовиться к спуску. Она сбросила под ноги моток веревки, мешок, лук, тул со стрелами и стала снимать с запястий браслеты с серыми камнями. И с каждым снятым браслетом ее руки становились все темнее и темнее, пока не обрели непроницаемо черный цвет, а лицо становилось все моложе и моложе, пока она не стала той самой прекрасной девушкой, что явилась Гледе в весеннем Альбиусе. Мгновение Чила рассматривала собственные ладони, и когда они побелели, кивнула:
– Все идет свои чередом.
Затем Чила закрепила конец веревки на тяжелом камне, сбросила ее вниз и стала спускать в каньон. Когда ее ноги встали на сырой песок, она обернулась и замерла в ужасе. Вместо чудесного озера, вместо прекрасной и совершенной сферы перед ней высилось чудовищное сооружение – огромная башня, как будто вывернутая наизнанку, вскрытая так, что все ее переходы и лестницы, всё ее уродливое, непроницаемо-черное нутро угловатыми потрохами висело снаружи, устремляясь в слепящее небо размытым и в то же время безумно отчетливым столбом хаоса.
Лишь мгновение отчаяние царило в темных глазах. Затем оно сменилось болью и ненавистью. Губы разомкнулись, и Чила прошептала:
– Все куда хуже, Филия. Много хуже.
* * *
Авгрин – отец Авгрин, судья-инквизитор, служитель Храма Гнева Богов. (65 лет – 937 г.р.).
Адна – умбра, вестник.
Алус – освобожденный пленник, вандил.
Альбиус – городок на севере Одалы.
Амма – умбра, курро.
Андра – воспитанница Обители смиренных.
Ананаэл – умбра, вестник, составитель Каменного завета.
Арка – двойной менгир и деревня недалеко от Урсуса.
Аскенсор – фризская крепость.
Атраах – (Ат) – умбра, вестник, жнец.
Бальд – столица Бальдара.
Бальдар – вандилское королевство.
Бальдарские горы – горы, отделяющие Фризу от Хели.
Бальдарский тракт – дорога, соединяющая Геллию и Бальдар.
Безумный монах – таинственное явление, объяснения которому нет.
Безумный Торн – смотри Торн Бренин.